Если ты про меня то мимо. Я её не обличаю.
Нет, я не про тебя. Это скорее мои личные умозрительные соображения.
не и был непонятен этот странный адюльтер со страшным (нет, скорее, неприятным) мужиком при наличии Гриши.
Уступила, да. Но опять же из сердобольности. Труппа театра откровенно глумилась над провинциальным драматургом, при этом беззастенчиво пожирая его пирожки. Для Ляли любовь и жалость понятия родственные, одного порядка. Не было у Ляли изначально никакой корысти к нему. А тут вдруг драматург возьми и выстрели на фоне своего умения быть конъюнктурным, на волне "соцреализма". Но благодаря полученной роли в театре ее заметили, стали давать ведущие роли, она стала знаменитой, ее фото печатают на обложках, у нее появляется достаток. Гриша, конечно, красивый и умный, но иногда нужно что-то кушать, извините. А вокруг нее сплошные витающие в облаках родственники. Папа, который ни о чем кроме своих георгин не печется, мать, которая и помочь вроде хочет, но своими доносами только вредит дочери, муж-философ. Можно красиво курить в форточку, сидеть целыми днями в библиотеке, рисуя лошадей на листочке — по словам тёщи — вместо того, чтобы работать, делать задумчивое лицо и размышлять на философские темы, когда жена обеспечивает твое существование в том числе и посредством "ночных концертов". Успех Ляли только подогревает неуверенность Гриши, убеждает его в его недооцененности, неудачливости, невостребованности и невезении. Ляля же любит его всё больше и больше, готова ждать бесконечно и терпеть, только она верит в его талант, продвигая Гришу Ляля на что только не идет. Гриша же прекрасно понимает, какого рода эти ночные поездки. Но предпочитает надеяться на призрачный перспективный успех, а не идти зарабатывать деньги здесь и сейчас. Легко становиться в красивую позу и не опускаться до компромиссов, когда жена до них уже опустилась. Фильм снят по книге Юрия Трифонова, которая написана таким языком, что можно резать и на хлеб намазывать - до того вкусно.
"В те времена, лет восемнадцать назад, на этом месте было очень много сирени. Там, где сейчас магазин «Мясо», желтел деревянный дачный заборчик – все было тут дачное, и люди, жившие здесь, считали, что живут на даче, – и над заборчиком громоздилась сирень. Ее пышные формы, не в силах удержаться в рамках заборчика, переливались на улицу. Тут было неистовство сиреневой плоти. Как ее ни хапали проходившие мимо, как ни щипали, ни ломали, ни дергали, она продолжала сохранять свою женственную округлость и каждую весну ошеломляла эту ничтожную пыльную улицу цветами и запахом."
Ну разве нет?