В американской киноиндустрии есть такой устоявшийся термин — киношная тюрьма, или movie jail. Это не буквальное место, а скорее такой условный Азкабан, в который ссылают режиссеров, нарушивших правила индустрии — например, тех, кто слишком увлекся своим авторским видением и разорил продюсеров. Сосланный в movie jail автор обычно испытывает трудности с финансированием дальнейших проектов.
Именно там, в голливудском Азкабане, Чарли Кауфман и провел последние 12 лет.
Вообще, мало кто в Голливуде может похвастаться такой карьерой. К 2004 году, когда один за другим вышли четыре фильма по его сценариям, и три из них — это «Быть Джоном Малковичем», «Адаптация» и «Вечное сияние чистого разума» — он совершил, казалось, невероятный для индустрии рывок, за пять лет стал одним из тех сценаристов, чье имя знают и узнают даже простые зрители.
А потом что-то пошло не так: в 2008 году его режиссерский дебют «Синекдоха, Нью-Йорк» провалился в прокате. Провал фильма совпал с мировым финансовым кризисом, поэтому следующий проект Кауфмана, мета-мюзикл «Фрэнк или Фрэнсис», забуксовал и умер еще на стадии пред-продакшена, несмотря на впечатляющий список прикрепленных к нему актеров. Особенно ироничным сегодня выглядит то, что одним из героев так и не снятого фильма был компьютерный разум, обученный писать хитовые сценарии.
«Думаю, как все закончить» — экранизация одноименного романа канадского писателя Иана Рэйда. История такая: девушка Люси отправляется на ферму знакомиться с родителями своего парня, Джейка. Проблема в том, что с Джейком она хочет порвать, но не знает как ему об этом сообщить — и невозможность четко сформулировать и озвучить свое желание очень ее тяготит. В доме во время семейного ужина творится всякая дичь — родители Джейка то стареют, то молодеют, то умирают, Люси ведет с отцом Джейка философский спор о живописи и фотографии, а потом видит на стене свое фото, хотя Джейк говорит ей, что это он. Затем Джейк сквозь вьюгу везет Люси обратно домой, они говорят о кино и литературе, цитируют поэтов и критиков, а в конце — спойлер! — мы узнаем, что ничего этого не было, и вся эта история — всего лишь фантазия престарелого уборщика, который вспоминает некую девушку из бара, с которой много лет назад у него так и не хватило духу познакомиться, и теперь перед смертью он как бы заново проживает свою жизнь, воображая, как бы все повернулось, не будь он трусом. Впрочем, даже в его фантазиях все ужасно — даже там, в своей голове он неспособен вообразить девушку, которая его полюбит.
Вообще, проекты Кауфмана — если искать в них сквозную идею — всегда были попыткой ответить на вопрос: может ли осел быть трагичным? В центре сюжета у него — нелепый, неприспособленный к жизни герой-ипохондрик, который оказывается внутри жутковатого, сюрреалистичного пейзажа, чаще всего — внутри своей головы; иногда — внутри чужой.
В «Быть Джоном Малковичем» неприспособленный к жизни Шварц находит дверцу, ведущую прямо в голову Джона Малковича — и запускает сюжет, похожий на галлюцинацию.
В «Адаптации» неприспособленный к жизни Чарли Кауфман страдает от писательского блока и, чтобы хоть как-то закончить сценарий, вписывает в него сначала себя, а потом своего воображаемого брата-близнеца — и запускает сюжет, похожий на галлюцинацию.
В «Вечном сиянии чистого разума» неприспособленный к жизни Джоэл обнаруживает, что бывшая девушка его не помнит — после разрыва она обратилась в специальную клинику, где можно стереть воспоминания о неудачных отношениях. Обиженный Джоэл решает в отместку стереть из памяти ее — и запускает сюжет, похожий на галлюцинацию.
«Думаю, как все закончить» вроде бы тоже собран из абсолютно тех же тропов: неприспособленный и неудовлетворенный жизнью герой, мысли о суициде и общая бэдтриповость происходящего.
Но — что-то пошло не так. Вопрос: что именно?
Первое, что бросается в глаза при сравнении с первоисточником — диалоги. Они другие. Одно из главных достоинств романа Рэйда — помимо жутковатой атмосферы — это речь героев. Живая и динамичная. Их диалогам веришь, они действительно похожи на разговор двух людей в машине на заснеженной дороге; в них полно узнаваемых, бытовых деталей, которые Рэйд очень остроумно обыгрывает позже. Вспомнить хотя бы историю об инструкторе по вождению, о поцелуе и о конфетных фантиках.
Казалось бы, тут даже выдумывать ничего не надо — скопируй и вставь. В отличие от «Похитителя Орхидей», книги Сьюзан Орлеан, которую Кауфман мучительно пытался адаптировать в «Адаптации», текст Рэйда не то чтобы очень уж сопротивляется экранизации, даже наоборот — отличный материал для хоррора. И тем не менее Кауфман сознательно и как-то даже демонстративно игнорирует первоисточник. По мере просмотра иногда создается ощущение, что от Рэйда в фильме совсем ничего не осталось, кроме названия, мертвых барашков и шутки про «Брови Брежнева». Особенно жалко диалоги, потому что — и вот тут мы, кажется, подбираемся к одной из главных проблем — у Кауфмана герои не разговаривают, они обмениваются цитатами; и чтоб вы понимали масштаб трагедии: когда я говорю про цитаты, я имею в виду не пару отсылок, я имею в виду ситуацию, когда цитаты полностью вытесняют из фильма все живое. Они тут повсюду, причем по большей части это цитаты «для своих». В одной из сцен фильм превращается в мюзикл, герои, а точнее их аватары, начинают танцевать, и это танец из мюзикла «Оклахома!», но чтобы это понять, — а также, чтобы понять, почему именно «Оклахома!» — вам придется хорошенько погуглить. В другой сцене герой Джесси Племонса упоминает книгу Дэвида Фостера Уоллеса «A Supposedly Fun Thing I’ll Never Do Again» и цитирует эссе «E unibus pluram» — текст, в котором ДФУ разносит постмодернистов, доказывая, что как культурное течение постмодернизм давно исчерпал себя, и все известные нам приемы этого течения — отказ от глубины и поисков смысла, рваный монтаж, ирония, пародии, отсылки и цитаты — все это уже давно не работает и выглядит архаично, а иногда и вовсе убого.
В «Думаю, как все закончить» есть своя драма, но скрыта она не в сюжете, и не во взаимоотношениях главных героев, а в том, что фильм, который начинается как нечто настоящее и самобытное, — опять же, Джесси Бакли великолепна, — ближе к финальным титрам распадается на серию отсылок и пародий уровня SNL, на горстку мета-подмигиваний «для своих» — последняя сцена и вовсе насмешка, которую поймут лишь те, кто прочел его роман — Кауфман издевается над наивным финалом «Игр разума», и это тоже весьма характерное решение — закончить фильм упражнением в остроумии над чьей-то сентиментальностью и над гримом.
Я начал текст с упоминания movie jail и предположения, будто любой режиссер мечтает из нее вырваться. Возможно, это не так. В том же эссе «E unibus pluram» Уоллес озвучивает мысль о том, что ирония — это «голос запертых в клетке людей, которые полюбили свое заточение». Возможно, именно это и произошло с Кауфманом. Ведь последние его фильмы — это гимны из камеры-одиночки, смысл которых понимает только сам заключенный.
а Игры разума от Рона Ховарда и мне очень нравится, вообще не могу поставить на одну полку с этой кауфманской бредятиной, притом что там главный герой реально шизофреник. Я его несколько раз пересматривала 
.
, но удержусь.
